Поворот башни

Был придуман трансформирующийся занавес, превращавшийся в сад. Погреб был написан на тюле и за ним наплывом появлялся сад. В общем, было много эффектов, спектакль носил несколько феерический характер, точно так же играли исполнители. И эти недостатки выступали особенно очевидно в сравнении с живой в памяти многих зрителей постановкой той же комедии в МХАТ II в превосходных декорациях В. Фаворского.
Работая над Шекспиром, я особенно ощущал необходимость и важность сотворчества не только с режиссером и актерами, но со всеми людьми театрального производства. Мне не раз приходилось убеждаться в том, что все — от декоратора до бутафора, от костюмера до осветителя — должны не формально выполнять свою работу, а по-настоящему гореть ею. Когда ставишь и оформляешь шекспировский спектакль, без этого — ничего не добьешься.
Ставя «Укрощение строптивой» на ленинградской сцене, я оказался на положении гастролера, оторванного от театра и связанного только с постановщиком. Для всего спектакля был задуман основной станок, в финале превращавшийся в пиршественный стол, за которым усаживались все герои. Но декорации предстали весьма обычными, «засушенными». Так, в этой шекспировской работе я ощутил, что художник не может творить «на отлете», что надо постоянно жить одной жизнью с коллективом, развиваться и расти вместе с ним (так, как это было со мной в годы, проведенные у Таирова и вахтанговцев). Когда спектакль создается действительно целым организмом, это всегда очень значительно.
В Театре драмы оформлял я впервые «Ромео и Джульетту». Режиссер А. Попов, возобновляя старый спектакль, решил заменить прежние декорации Шлепянова новыми. Конечно, никакого сотворчества здесь не было. Постановщик дал мне готовые предложения, весь спектакль был решен в одной установке, по конструкции, близкой к «Укрощению строптивой» (портал с плафоном, станок и т. п.). Между колоннами и за ними помещались живописные вставки. Спектакль был решен на сочетании тона терракоты, старых гобеленов и яркого южного неба.